...

[Lmnn]

Короче, пока я ничего хорошего еще не написала. Только короткую зарисовку к "Командору и королевичу". Однострочник, драббл, экстра... хрен знает, что это. Возможно, этот кусок станет частью истории.

504 слова

Мы поехали на остров, забрели в какую-то глушь целенаправленно, как настоящие самоубийцы, которые тщательно планировали свою смерть. Встали против друг друга, я достал дрожащею рукой из-за пазухи обернутый тряпицей револьвер. Старенький, тяжелый, заряженный двумя пулями. Есенин только задумчиво пробормотал: «Денег жалко, тащились далеко» и хмуро посмотрел на меня, ожидая дальнейших действий, слова, хоть чего-то.
- Ты только не дай деру сразу же. Внимание привлечешь, - онемевшими от волнения губами сказал я, вертя в руках опасную игрушку, которая от моего неумелого обращения могла пальнуть в любом направлении.
- Был бы повод! – он думал, что отшутился. Паршиво вышло и совсем не забавно.
- Я в воду встану на всякий случай.
- Начерта?
- Чтобы газоны кровью не залить, для чего ж еще?!
- Шутишь, нет?
Я не ответил. Снял туфли, скинул пальто, оставшись в рубашке, побрел по илистому дну озерка в камыши, гонять комаров. Когда вошел по пояс в ледяную воду, наконец, обернулся к стоящему на берегу Есенину. Даже в сумерках он был бел как полотно, испуган до ужаса, смотрел, как я тычу куском холодного металла себе в висок. Договаривались в глотку, но он с перепуга все забыл.
- Сигнал мне дайте, товарищ поэт, будьте так любезны!
Я не узнал собственный голос. Не узнал и голос Сергея, который отсчитал мне до трех. Спустил курок без задней мысли, испуга, и услышал заветный тихий щелчок. Осечка. Радоваться? Нет, пока рано. Снова поплелся на берег, загребая тяжелыми ногами дно, подошел к Есенину, который слился цветом кожи с собственной рубашкой и не мог уже стоять на собственных ногах. Раскрутил цилиндр.
- Держи, твоя очередь.
Но вместо того, чтобы взять оружие, он повернулся ко мне спиной, кинулся на четвереньки головой в кусты и обильно проблевался. Затем, гортанно постанывая, с помощью моей руки поднялся на ноги и утерся рукавом. Готовенький. Наверное, так и в армии было.
- Хорошо, теперь моя очередь.
Есенин не стал заходить в воду, только тронул ее рукой, поморщился: «Холодная больно». Просто сел на берег, подтянув колени к груди.
- Считать?
- Угу.
Слова сами собой сорвались у меня с губ, едва ли самого не стошнило от волнения. Но и тут осечка. С задушенным всплеском револьвер упал в воду, а Есенин на спину в совершенном беспамятстве, прямо в мокрую грязь.
Теперь уже можно было делать все, что вздумается, главное жить. Мы едва ли не умерли на глазах друг друга. Едва ли не лишили себя жизней ради того, чтобы почувствовать эту эйфорию от простого бытия. Ночью, в одиночестве, мокрые, грязные. Ступая голыми ступнями по колючей прохладной траве, я приблизился к лежащему поэту, все еще бледному, но такому живому, упал на колени, перекладывая его измазавшуюся в иле голову на них.
- Как ты, Сережа?
Ласково, любовно спросил я, глядя на него, а в ответ получил медленный сладко тянущийся бред.
- Я уже умер… Я в раю… ангел мой…
- Тогда уж не ангел, а демон... И мы в аду, нашем земном аду.
Потом он засмеялся и беззвучно заплакал, уткнувшись лицом мне в колени, хлюпая ногами по воде. Тихо, в ночной темноте мы, два взрослых, казалось бы, поэта жалели жизни друг друга.